Вопль впередсмотрящего [Повесть. Рассказы. Пьеса] - Анатолий Гаврилов

Сары-Юрьев с мольбертом идёт к обрыву рисовать море.

Слышен крик журавлей, улетающих вдаль.

Воздух свеж и прохладен.

Судно из Италии швартуется к первому причалу.

В порт идут составы с антрацитом.

Антрацит на снегу или снег на антраците — как угодно.

С Новым годом.

Вы не спите?

До Нового года ещё далеко.

Напитки и закуски, костюмы и танцы.

Опасаясь…

Чего-то опасаясь.

Дорога вдоль почему-то ещё не убранной кукурузы.

Причудливый наклон плоскостей пейзажа.

И лира Орфея отворяет врата ада.

В данный момент он в замечательном расположении духа.

Диалектика этического, эстетического и религиозного.

Противоречивость и непоследовательность.

Кажется, ему не хватает страсти, кажется, он прячет свою душу.

Ничего в угоду предрассудкам, деспотизму и фанатизму.

Искусство, говорит он, пошло угодничает и постыдно отрекается от идеала.

Он берёт деньги в комоде под бельём, идёт к Наминасу и проигрывает.

Он играет в долг и проигрывает.

Киргиз отводит его в сторону и говорит, что долг — не шутка, прощать никто не станет, ты понимаешь.

— Ты понимаешь?

— Да.

— Правильно понимаешь?

— Да.

— Вот и хорошо.

— Вот и хорошо.

— Ты, кажется, не понимаешь?

— Понимаю.

— Что же тогда тут выделываешься?

— Ни в коем случае.

— Ты меня знаешь?

— Кто ж тебя не знает.

— Значит, понятно.

— Понятней не бывает.

— Алё, Стокгольм?

— Да.

— С кем имею честь говорить?

— Вы имеете честь говорить с директором судостроительной компании «Гольфстрим».

— Я заказывал вашей фирме судно.

— Оно уже строится.

Отбой. Строится. Всё в порядке, хотя какие-то сомнения остаются. Посмотрим.

Иногда необходимо жертвовать частностями.

Он против самодовлеющей виртуозности.

Не всякий общественный строй способствует расцвету искусств.

Низменные цели парализуют движение к высшему.

Он пытается убежать в прошлое и терпит поражение.

Двор усыпан виноградной листвой и разбитыми гроздьями «изабеллы».

Красная «Нива» во дворе забрызгана виноградным соком.

Барахлит карбюратор.

Нужно смотреть.

Облачно, с прояснениями.

Агамемнон — аргосский царь, предводитель греков в Троянской войне.

1622 год стал критическим для Испании. Молодой король Филипп IV унаследовал обширную, но уже теряющую влияние империю.

Анна и Вронский встречаются в доме двоюродной сестры Вронского княгини Бетси Тверской.

Она хочет уйти от него, но пока не решается.

Роль любовницы ей противна.

К утру сильный норд-ост сорвал паруса, сломал мачты и руль и погнал судно на рифы.

При сложении дробей с одинаковыми знаменателями надо сложить их числители, а знаменатель оставить прежним.

Вычитание — аналогично.

В слове «море» два слога, четыре буквы, четыре звука.

Ночью Индийский океан светится.

То go to sea — Стать моряком.

On deck — На палубе.

То drop anchor — Бросить якорь.

К заходу солнца небо заволокло тучами, задул порывистый норд-ост, видимость ухудшилась, шторм усилился.

Почвы тёмно-каштановые и солончаковые.

Полынь, кермек, грудница шерстистая.

Холмы, овраги, камни, пещеры.

Караган, типчак, тёрн.

Песок, камни, вода.

Какая-то женщина.

Автобус развернулся у магазина, немного постоял и двинулся в обратный путь.

Состав с глыбами антрацита на тихом ходу идёт в порт, останавливается, некоторое время стоит.

Можно успеть сбросить несколько сверкающих глыб на землю, но… но чьи-то шаги за спиной.

Это человек в белом плаще.

— Антрацит — уголь хороший, — говорит он несколько отстранённо, немного холодно.

— Хороший, — говорю я. — Горит хорошо, почти без золы.

— Что ты медлишь? Может, тебе помочь?

— Плащ у вас белый, а уголь — чёрный.

— Ничего. Так что? Начинаем?

— А вдруг охрана?

— Я тебе говорю — её здесь сейчас нет.

— И не появится?

— Нет.

— Где же она?

— Её здесь нет, и она не появится.

— И я…

— И ты успеешь сбросить несколько кусков антрацита, дома разобьёшь их, растопишь печь, придут родители домой, а дома тепло и уютно, и они обрадуются, что у них растёт такой замечательный сын. Так что ж ты медлишь?

— Я вас не знаю, не знаю, кто вы, не понимаю…

Тем временем состав снова пришёл в движение и ушёл в створ порта.

— Антрацит на снегу, или снег на антраците — как угодно. С Новым годом вас. Вы не спите? — процитировал вдруг незнакомец в белом плаще моё подростковое стихотворение и медленно, заложив руки в карманы своего плаща, пошёл в сторону Слободки, и я пошёл за ним, но не свернул в свой переулок, а продолжал идти за ним.

Он все так же медленно шёл по широкой центральной улице, и тут я увидел, что из переулка выходят наши слободские головорезы и направляются сначала в сторону вокзала, но потом, о чём-то переговорив между собой, идут за незнакомцем в белом плаще, и я что-то крикнул, вернее хотел крикнуть об опасности, но так слабо, что никто не оглянулся, они уже настигали его, он оглянулся, остановился…

— И тут ты проснулся, — сказал Миша.

— Это не сон, Миша.

— Ладно, что же было дальше?

— Дальше они подходят к нему и о чём-то с ним говорят, а потом уходят в сторону вокзала.

— А он?

— Он пошёл дальше, а я пошёл домой.

— М-да… ладно, оставим, в конце концов… в конце концов… да… в конце…

— Кончается венцом.

— Винцом?

— Как хочешь.

— Так вот он — и венец, и винцо, — он достал из сумки бутылку вина и поставил на стол.

— Стантавирино, — сказал он. — 1812 год. Коллекционное.

— Изготовлено…

— Именно. Но дело не в этом. Я звонил в Стокгольм, судно уже строится, так что нужно готовиться.

— Каким образом?

— И теоретически, и практически. Теоретически — всевозможная литература, практически — на пустыре.

— На пустыре?

— Я, конечно, могу договориться в яхт-клубе, где нам преподадут основные уроки, но плевать я на это хотел. Надевай плащ и — за мной.

— Куда?

— На пустырь. Сейчас вечер, то что нужно.

— А вино?

— Вино, море и паруса несовместимы. Вино — потом. Пойдём.

Я надел плащ, он тоже был в плаще, и мы пошли на пустырь перед оврагом, где стали отрабатывать основные приёмы управления яхтой на краю оврага с расстёгнутыми плащами.

Ветер был довольно сильный, нас то сносило в овраг, то уносило в поля, но мы умело применяли и фордевинд, и оверштаг, и тому подобное.

Вполне уместны вопросы, и мы готовы ответить, но лучше пока без вопросов.

Небо ровное, чистое, только над пустырём какой-то тёмный пузырь.

Рванули гранит в гранитных карьерах, рванули известняк в известковых карьерах, вскрикнули куры, задребезжали стёкла в окнах, завыли собаки, перекрестились старухи.

Гамсун своим учителем считает Достоевского.

Малер говорит, что искусству контрапункта нужно учиться у Достоевского.

В творчестве Генрика Ибсена явственно проступают черты символизма.

Витализм.

В годы фашистской оккупации Гамсун запятнал себя коллаборационизмом.

Норвегия его морально осудила.

Сухой склон холма на склоне сухого дня.

Инверсионный след реактивного самолёта в сухом небе.

Мы с Ниной сидим на склоне холма.